M.V. Lomonosov: Pro et Contra
(the Case of P.A. Vyazemsky as a Journalist)
Прохорова Ирина Евгеньевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы и журналистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, ieprokhorova@mail.ru
Irina U. Prokhorova
PhD in philology, Associate Professor at the chair of Russian journalism and literature history, Faculty of Journalism, Moscow State University, ieprokhorova@mail.ru
Аннотация
В статье рассматриваются суждения о М.В. Ломоносове, высказанные П.А. Вяземским в периодике 1810–1860-х гг. и отличающиеся неизменной уважительностью к личности и творчеству «преобразователя языка», «родоначальника» российской словесности и одновременно стремлением к «здравой трезвости» в оценках. Их анализ помогает лучше понять не только реальный масштаб и в то же время сложность фигуры Ломоносова, но и отнюдь не простой путь рецепции его творчества, который нельзя сводить к созданию ломоносовского мифа.
Ключевые слова: П.А. Вяземский, критик-публицист, «ломоносовский миф», оппозиции Ломоносов-Державин, Ломоносов-Сумароков, Ломоносов-Кантемир.
Abstracts
The article analyzes the statements about M.V. Lomonosov, expressed by P.A. Vyazemsky in the periodical press during the 1810s?1860s. These thoughts are marked by great respect to the personality and works of the great ?language reformer? and the ?father? of the Russian literature and also by an aspiration to sober assessment of the situation. The analysis of these statements helps not only to realize the real scale of Lomonosov’s figure, but also underlines the complicated way of Lomonosov’s works perception, which cannot be narrowed down to the creation of Lomonosov myth.
Key words: P.A. Vyazemsky, critic and opinion journalist, ?Lomonosov myth?, opposition Lomonosov-Derjavin, Lomonosov-Sumarokov, Lomonosov-Kantemir.
Сегодня, подводя итоги уже 300-летнего юбилея М.В. Ломоносова, признавая, что очень много сделано для лучшего понимания личности и творчества одного из великих зачинателей науки и культуры послепетровской России, нельзя все же не заметить недостаток в обобщающих, стереоскопических исследованиях всего комплекса довольно разноречивых высказываний о Ломоносове. Без них невозможны действительная объективность и полнота в понимании как реального масштаба и в то же время противоречивости этой фигуры, так и отнюдь не простого (не сводящегося к созданию «ломоносовского мифа» как своеобразной вариации мифа о «культурном герое», о чем последние два десятилетия все больше говорят ученые1) способа восприятия и интерпретации ломоносовского творчества с середины XVIII века до нынешнего времени как в России, так и за рубежом.
Одной из удач в привлечении внимания к актуальности такого подхода, с нашей точки зрения, стала книга «М.В. Ломоносов: pro et contra» (СПб, 2011) − объемная (более 1000 страниц!) антология материалов о личности и творчестве Ломоносова. Понятно, что «pro» здесь доминирует, поскольку преимущественно в таком направлении развивался «ломоносовский текст» в России. Вместе с тем в книгу включены републикации нескольких ценных, но малоизвестных сегодня даже подготовленной аудитории (тем более − широкой публике) исследований, в которых сделана попытка проанализироватьразные, в том числе полемические по отношению друг к другу, отзывы о деятельности Ломоносова. Показательны статьи Ю.Х. Копелевич «Первые отклики зарубежной печати на работы Ломоносова» (первая публикация – 1961 г.) и Н.В. Соколовой «Краткий обзор английской литературы XVIII – XIX веков о М.В. Ломоносове» (первая публикация – 1977 г.). Хотя и их авторы не избежали определенной заданности в интерпретации фактов, да и рассмотрели восприятие Ломоносова лишь за рубежом и лишь в определенные исторические периоды, перспективным представляется сам принцип максимально полного аналитического обозрения.
Последовательное его применение способно многое прояснить не только в феномене Ломоносова, даже не только в развитии отечественной науки и культуры, но и в целом в развитии российского общества. В этом отношении чрезвычайно важен анализ высказываний о Ломоносове в журналистике – именно здесь в значительной мере выражалось и одновременно формировалось общественное мнение о нем − и прежде всего − в русскойжурналистике.
Среди тех, кто был включен в процесс такой «работы» с общественным мнением на протяжении почти всей первой половины XIX века, − П.А Вяземский. Выделение нами этого критика и журналиста не случайно. Обширность познаний и глубину суждений Вяземского об истории России и русской литературе XVIII века, как и публицистический талант, позволявший доносить свои представления до читателей, воздействовать на их позицию, признавали многие его современники и позднейшие исследователи – историки и филологи. Н.В. Гоголь, например, высоко оценив монографию Вяземского о Д.И. Фонвизине2 (в ней, кстати, затрагивалась и тема о Ломоносове), именно ее автора хотел видеть историком литературы екатерининского времени3.
Правда, специальных журнальных публикаций (не говоря уж о монографиях), посвященных Ломоносову, Вяземский, насколько нам известно, не готовил. Но и его разбросанные в многочисленных периодических изданиях 1810–1860-х гг. высказывания о жизни и творчестве Ломоносова, отличающиеся трезвой вдумчивостью и яркой выразительностью, весьма интересны для анализа. Тем более что они во многом не вписываются в «ломоносовский миф», создававшийся в том числе и в периодической печати, и до сих пор не были предметом специального рассмотрения4.
Отношение Вяземского к Ломоносову начало складываться, разумеется, под влиянием репутации последнего, которая к моменту выхода Вяземского на литературно-журнальную арену уже во многом сформировалась, в частности, благодаря карамзинистам и связанной с ними печати. По праву считавший себя «питомцем» Карамзина5, Вяземский не мог не помнить его слова о Ломоносове как «первом образователе нашего языка», высказанные еще в 1802 г. в авторитетном «Пантеоне российских авторов»6. Он всегда признавал Ломоносова «преобразователем языка» и «родоначальником» российских литераторов7. Ориентировался Вяземский и на обнародованную годом позже в журнале «Московский Меркурий» позицию его редактора П.И. Макарова, который, глубоко почитая Ломоносова – новатора в сфере языка, заявил, что его реформы уже недостаточны и этим обусловлены нововведения Карамзина8. Карамзинисты, участники общества «Арзамас» (в организации, а позднее в сохранении культурных традиций которого, как известно, активно участвовал Вяземский), с их стремлением к обновлению языка и литературы, ценили главным образом ломоносовскую реформу поэтического языка, его преобразования «на трудном поприще словесности»9. О заслугах Ломоносова в сфере естественных наук они писали гораздо меньше, чем их ближайшие предшественники, и довольно общо. Так, в «Вечере у Кантемира» (1816 г.) К.Н. Батюшков вложил в уста своего героя пророчество о рождении «при льдах Северного моря <…> великого гения», который пройдет «исполинскими шагами все поле наук»10. Более типичен панегирик Ломоносову в «Речи о влиянии легкой поэзии на язык», прочитанной К.Н. Батюшковым при вступлении в «Общество любителей русской словесности» в Москве в том же 1816 г. и опубликованной в «Трудах…» этого общества в 1817 г. Именно преобразования Ломоносова в языке и литературе сравнивались в ней с реформами Петра Великого «на поприще гражданском»11.
Поддерживавший такую репутацию Ломоносова, Вяземский одновременно стремился углубить и уточнить представления о его личности и деятельности, рассматривая их в более широком историко-культурном контексте, в том числе остроактуальном для самого критика и его аудитории, и развивая сопоставительный подход. Истинный публицист, Вяземский не обходил «острых углов» в полемике о значении жанрово-стилистических исканий «родоначальника нашего» для следующих поколений литераторов и читателей. Это проявилось и в журнальных выступлениях критика (в основном именно они рассматриваются в данной статье) и в не предназначенных им для печати «Записных книжках» и письмах.
Впервые публично Вяземский высказался о Ломоносове уже в первой значительной журнальной публикации – некрологической статье «О Державине». Она увидела свет в самом конце лета 1816 г. в петербургском «Сыне Отечества» (№ 37) и практически сразу же была перепечатана в московском «Вестнике Европы» (№ 15) – в двух ведущих и конкурировавших между собой журналах, литературно-общественные позиции которых тогда все больше расходились. Такая востребованность статьи молодого критика свидетельствовала как о значимости предмета, браться за который мало кто был готов, так и о содержательности и взвешенности оценок, максимально возможных в рамках жанра некролога, что привлекало издателей. Вяземский поставил принципиально важный и сложный (а в год смерти Г.Р. Державина и чрезвычайно злободневный) вопрос о нем как о «величайшем из поэтов»12. Решение этого вопроса требовало выяснения соотношения его роли и роли его предшественников, прежде всего Ломоносова, в развитии литературы.
Отметив, что «достойный наследник лиры Ломоносова»13 именно у него «научился звучности языка пиитического и живописи поэзии»14 и что обоих объединяло обращение к жанру оды, Вяземский, по сути, впервые в русской критике сфокусировал внимание на различиях в «духе поэзииих»15. Правда, еще в 1812 г. А.Ф. Мерзляков в «Рассуждении о российской словесности в нынешнем ее состоянии» посвятил несколько строк сравнению ломоносовских и державинских од, но не их поэзии в целом. По Вяземскому, «Ломоносов более в стихах своих оратор, Державин всегда и везде поэт». Четкие, тяготеющие к научности определения в статье дополнялись яркими образными сопоставлениями: «Ломоносов в хороших строфах своих плывет величавым лебедем; Державин парит смелым орлом»16.
Вяземский настаивал на том, что названные поэты отличны и по широте, разнообразию тематики. И, хотя молодой автор не всегда безупречен в формулировании мысли, общий ее ход логичен и в целом верен. Так, номинация Ломоносова «певцом российского двора», особенно на фоне номинации Державина «певцом всех веков и всех народов», на первый взгляд, грешит несправедливостью. Однако едва ли обоснованно подозревать Вяземского в стремлении обвинить автора похвальных од в сервилизме и, соответственно, в неспособности критика оценить их просветительский пафос, назидательность в обращении к монархам. В процитированном противопоставлении Вяземский акцентировал внимание на преимуществе поэзии Державина в предметно-тематическом отношении по сравнению с «умеренностью»17 Ломоносова. И это наблюдение критика-журналиста подтверждается подсчетами авторитетного современного исследователя В.М. Живова: более половины текстов Ломоносова – «панегирическая поэзия, посвященная торжеству государства», включенная в имперско − патриотический дискурс, но практически не содержащая политических деклараций – поучений царей. Из этого ученый делает вывод о выстраивании Ломоносовым поведенческой «модели придворногопоэта» и о несоответствии действительности мифу о нем как «наставнике царей»18. Как видим, созданная Вяземским номинация («певец российского двора») вполне созвучна определениям Живова, хотя в его исследовании о Вяземском не упоминается.
Что касается способности ценить гражданский потенциал оды, в том числе похвальной оды Ломоносова, то, заметим, наименование его «певцом российского двора» отнюдь не лишало Вяземского этой способности. Ведь едва ли можно предположить, что Вяземский готов был априори отказать «двору» в патриотизме, в гражданских устремлениях и деяниях, а «певцу российского двора» − в возможности их воспевать. Недаром даже в известном именно либеральной направленностью стихотворении «Петербург» (1818-1819 гг., напечатано с купюрами в «Полярной звезде» в 1824 г.), кстати, написанном с явным учетом одической традиции, Вяземский с восторгом отзывался о Ломоносове-одописце. Автор «Петербурга» приветствовал «друга Шувалова», который «воспел Елисавету и юных русских муз блистательный рассвет», то есть как раз патриотическую деятельность царицы и ее фаворита, а уже потом упомянул Державина, который «вослед» Ломоносову «предал свету» блестящий «Екатеринин век»19.
Неприемлемым может показаться также упрек Вяземского в невнимательности Ломоносова к «вдохновениям» природы, хотя тональность предложения, использование вводного слова «кажется»20 говорит о желании автора смягчить оценку. Уже высказывалось мнение, что суждение Вяземского вступает в скрытую полемику с замечанием Батюшкова в «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» о таланте Ломоносова описывать «величественные и прекрасные» явления северной природы21. Но непредвзятый анализ высказываний обоих критиков, учитывающий контекст, в котором они прозвучали в названных статьях, показывает, что Вяземский не оспаривал, а, скорее, развивал мысль Батюшкова. Ведь одним из основополагающих в «Речи…» был тезис об определяющем влиянии «климата, вида неба, воды и земли» на душу и творчество поэта, необходимости для него непосредственных наблюдений. В качестве доказательства приводились «восхитительные» ломоносовские стихи о северном сиянии, которые «поэт не мог бы написать», не будь «свидетелем сего чудесного явления»22. Вяземский, как бы продолжая эту мысль Батюшкова, делал общий вывод о том, что Ломоносов смотрел на природу не «быстрым и светозарным взором поэта-живописца» (как Державин), а «медленным взглядом наблюдателя», и, следовательно, не «вся природа», а только непосредственно «наблюдаемая» могла говорить его сердцу и воображению23.
В целом при анализе такого рода высказываний Вяземского о творчестве Ломоносова − в сопоставлении с достижениями Державина − следует учитывать, что в его статье-некрологе 1816 г. практически впервые осмысливалась роль двух крупнейших писателей XYIII века в истории отечественной литературы с точки зрения только зарождавшейся в России романтической критики. «Живая», свободная от «отделки холодного искусства» «пиитическая природа»24 Державина, разумеется, увлеченно интересовавшегося романтизмом, Вяземскому была гораздо ближе риторического мастерства Ломоносова в описаниях природы.
Вместе с тем именно в данной журнальной статье Вяземский сумел наметить контуры общей историко-литературной концепции, которая наложила отпечаток практически на всю его критическую и, шире, публицистическую стратегию. Она основывалась на объективном, избегающем апологетики, но непременном признании заслуг первопроходцев, прокладывавших путь своим «будущим победителям» − в данном случае признании «трудов и подвигов исполинских» «образователя русской поэзии»25 Ломоносова, открывшего и во многом проложившего дорогу Державину.
Участник и деятельный пропагандист творческих исканий писателей 1810−1830-х гг., Вяземский тогда неоднократно на страницах журналов и газет выступал за сохранение высокой репутации достижений предшественников как необходимого фундамента для дальнейшего движения литературы. Вяземский прямо указал на это в рецензии, приветствовавшей новаторскую романтическую поэму А.С. Пушкина «Кавказский пленник», в которой нельзя было не заметить отказ от жанрово-стилистического репертуара Ломоносова («Сын отечества». 1822. № 49). Критик подчеркивал: «Несмотря на то что пора торжественных од миновалась, польза, принесенная Ломоносовым и в одном стихотворном отношении, не утратила прав на уважение и признательность»26. Отдавать должное литературным «классикам» не означало для Вяземского 1820-х гг. поддерживать «застой» и внушать читателям «сожаления» о постепенной смене «авторитетов». Такие консервативно настроенные апологеты классической литературы в статье Вяземского остроумно названы «телохранителями писателей заслуженных, которые в самом деле достойны были бы сожаления, когда бы слава их опиралась единственно на подобных защитниках»27.
Почти одновременно с рецензией на «Кавказского пленника» Вяземский продолжал работать над предисловием к собранию сочинений И.И. Дмитриева («Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева». 1821−1823 гг.), в котором также отразилась довольно сложная система координат в оценках деятельности Ломоносова. С одной стороны, здесь оценено значение поэтического языка Ломоносова для современной литературы, а также для общества, причем достаточно жестко: «в некотором отношении <…> уже мертвый язык»28. С другой – в довольно большом фрагменте статьи, поставив вопрос о необходимости развития жанра биографии в России, автор декларировал мысль о заинтересованности общества в хорошо написанной истории жизни Ломоносова. Вяземский высказал неудовлетворенность практически единственным на тот момент «скудным» жизнеописанием Ломоносова, сопровождавшим давнее (1784−1787 гг.) академическое издание его сочинений. Критик справедливо считал, что жизнь «преобразователя языка, поэта и ученого соревнователя первейших лириков и Франклина в Петербурге, едва только возникающем к просвещению», может и должна стать «богатым предметом для философа, поэта, историка, которые найдут в нем и поучительность истины строгой и всю чудесность романических вымыслов»29. Вполне вероятно, что в процитированных словах Вяземского отозвались подобные размышления Батюшкова в статье «О характере Ломоносова» («Вестник Европы». 1816. № 17-18). Правда, о самой этой статье, в которой, кстати, отчасти реализовано желание Батюшкова стать биографом этого «великого человека»30, Вяземский даже не упомянул.
Стремясь к точности в оценках языковых и литературных явлений и соответственно к рассмотрению их в историческом развитии (насколько это вообще было доступно критике 1820-х гг.), Вяземский небезосновательно утверждал, что поэзия Ломоносова «несколько чопорная и официальная» и в этих качествах отражает свою эпоху. Ведущий критик «Московского телеграфа» в 1827 г. в статье «Сонеты Мицкевича» (ч. 14. отд. 1) признавал, что оды Ломоносова «были бы ныне фальшивыми звуками[выделено мною. – И.П.]»31, наряду со многими другими славными литературными явлениями прошлого. Вместе с тем, как ни парадоксально это может показаться на первый взгляд, Вяземский считал, что именно благодаря своей укорененности в истории подобные сочинения имеют для последующих поколений значение не только архивного раритета. Они ценныкак «календари нравственного мира» прошедших лет для «узнавания времени, на которое они были изданы»32.
Не менее важно для Вяземского и то, что истинные художественные (пусть их немного) достоинства хороших писателей не затмятся никогда и знакомство с ними полезно, в первую очередь, для начинающих сочинителей. В «Отрывке из письма к А.И. Готовцевой», увидевшем свет в альманахе «Денница» за 1830 г., Вяземский советовал адресатке, а соответственно, и всей аудитории издания не просто почитать имя, но и изучать наследие Ломоносова и других крупнейших авторов прошлого. Причем критик уточнял, что внимание к произведениям классиков, в том числе Ломоносова, вовсе не предполагает возведение их в ранг образцовых, служащих обязательным «примером для слога, правильности и красивости оборотов». Серьезное их изучение должно было способствовать обогащению сведений молодых писателей о русском языке в его «постепенных изменениях», чтобы те получили «понятие о нем обдуманное, многостороннее»33.
Особую актуальность предостережения от «разрыва с прошедшим»34, опасного для отечественной культуры, российского общества в целом, по мнению Вяземского, приобрели в 1860-е гг., когда в литературе усилилась тенденция к низвержению «наших старых авторитетов»35. Публицист, в отличие от некоторых своих коллег (прежде всего из славянофильской «партии»), не был склонен видеть истоки этих процессов в «крутом переломе, совершенном рукою Петра»36. Ведь, по замечанию Вяземского в статье «Стихотворения Карамзина», опубликованной в журнале «Беседы в Обществе любителей русской словесности» (1867. Кн. 1), «теперь» не знают и «Ломоносова и писателей, за ним последовавших», то есть «истинных сынов петровской реформы». Вина за беспамятство «нового поколения» возлагалась им не на царя-реформатора и на «литературные законные власти, а, скорее, на Тушинских литературных самозванцев»37 − так иронически он называл главенствовавших тогда в общественном мнении критиков демократического лагеря.
Как показывает анализ, в 1820−1830-х гг. для суждений Вяземского о начальном периоде послепетровской русской литературы весьма характерен был сопоставительный подход, выстраивание своеобразных «парных портретов», одним из героев которых выступал Ломоносов. Это проявилось в осмыслении им не только рассмотренной выше оппозиции Ломоносов-Державин, но и в довольно оригинальной разработке сравнительных характеристик Ломоносова и его «более или менее совместников»38 по литературе XVIII века − А.Д. Кантемира, В.К. Тредьяковского, А.П. Сумарокова.
Противопоставление Ломоносов-Кантемир стало предметом специальных размышлений в одном из фрагментов рецензии Вяземского на «Сочинения В. Жуковского в прозе», вышедшей в журнале «Московский телеграф» (1826. № 23) в очень тяжелое для прогрессивно настроенной России время – после подавления декабристского восстания. Откликаясь на переиздание ставшей уже классической статьи Жуковского о сатирах Кантемира, Вяземский исходил из положения об определяющем воздействии на национальную историю и литературу тех писателей, которые стояли у ее истоков. Он высказал сожаление, что в России такое влияние имел Ломоносов, а не Кантемир, с его острыми в социально-критическом отношении сатирами. Спустя 10 лет после номинации Ломоносова «певцом российского двора» в новой политической ситуации, в оппозиционном (насколько это вообще тогда было возможно) «Московском телеграфе» Вяземский посчитал нужным усилить критику «умеренности» этого писателя, заявив, что в избранном «роде сочинений» − оде – он вообще действовал «только в чисто литературном, а не гражданском смысле»39. Вяземский готов был предположить, что, будь у Кантемира «воля исполинская Ломоносова, круто поворотившего наш стихотворный язык», автор сатир сделал бы неизмеримо больше одописца, поскольку одной рукой бы «изгонялись погрешности из языка и предрассудки из общества»40. Это остроумное, хотя спорное с исторической и теоретической точки зрения заявление критика-публициста «Московского телеграфа» спровоцировало тогда дискуссию: критик-эстетик С.П. Шевырев ответил «Замечаниями на замечание к. Вяземского о начале русской поэзии» в литературно-научном журнале «Московский вестник» (1827. № 3). А позднее рассуждение Вяземского о роли Ломоносова и Кантемира и соответственно о двух линиях в развитии отечественной словесности отозвалось в историко-литературных построениях В.Г. Белинского в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» («Современник». 1848. Т. VII).
В журналистской деятельности самого Вяземского сопоставительные характеристики Ломоносова и его ближайших современников, находившихся с ним в весьма напряженных отношениях, Тредьяковского и Сумарокова, получили развитие в статьях в «Литературной газете» весной 1830 г. − «О духе партий; о литературной аристократии» (№ 23) и «О Сумарокове» (№ 28). Трактовка критиком противостояния Ломоносов-Тредьяковский как вариант извечного противостояния«двух главных партий» − «литераторов с талантом» и«литераторов бесталанных» − мастерски вписывалась им в злободневную для 1830-х гг. полемику «аристократии дарований», от имени которой выступала «Литературная газета», против «литературной промышленности»41 и газеты Ф.В. Булгарина «Северная пчела».
Очевидно, что здесь Вяземский пытался апеллировать к «общему мнению», используя распространенные тогда среди читающей российской публики мифологизированные представления о смысле «вражды» Ломоносова и Тредьяковского42. В рамках таких мифологизированных представлений о виднейших деятелях литературы прошлого века дана в рассматриваемой статье «О духе партий; о литературной аристократии» и интерпретация Вяземским «распри» Ломоносова и Сумарокова. Последний однозначно охарактеризован критиком как «раздражительное дитя» и «грамматический старовер», который «мог и не постигать высоты соперника своего», и «ненавидеть» в нем «преобразователя языка»43.
Иную стратегию выбрал Вяземский в статье «О Сумарокове». В ней автор дал возможность читателям «Литературной газеты» одними из первых познакомиться с документальными свидетельствами о драматических взаимоотношениях известнейших писателей XVIII века из только что опубликованных тогда бумаг Сумарокова, включая его жалобы и нападки на Ломоносова, и увидеть последнего глазами его противника, причем отнюдь не бездарного в своей язвительности.
В финале рассматриваемой статьи внимание аудитории и вовсе обращалось на преимущества Сумарокова перед Ломоносовым в вопросе, всегда волновавшем Вяземского, − «творческий человек и общественный быт». «Писатель-боец», «действующее и запальчивое лицо в явлениях общественной жизни, памфлетами, эпиграммами, изустными колкостями», Сумароков явно импонировал Вяземскому-публицисту. В отличие от Ломоносова, который «со своими одами царствовал на Олимпе <…>, в кабинете учеными трудами своими был он равно вдалеке от текущей жизни и почти вне ее»44. Неоднократно высказывавшийся тогда в пользу «памфлетной» литературы и позиционировавший себя «памфлетером»45, Вяземский несколько преувеличивает и заслуги Сумарокова, и недостатки Ломоносова. Но определенный резон в предпочтениях Вяземского, как и при сравнении им Кантемира и Ломоносова, конечно, был.
Постепенно, однако, сопоставительные интенции в размышлениях Вяземского о «краеугольных, заглавных, родоначальных именах» в отечественной поэзии затухали. В процитированной статье «Языков − Гоголь» («Санкт-Петербургские ведомости». 1847. Апр., 24-25) проводилась мысль о самоценности наследия каждого из классиков, но лишь тех, чьи имена характеризовали одну из трех выделенных критиком литературных эпох. Причем первую из них олицетворяли Ломоносов, Петров, Державин46. Так в восприятии Вяземского в середине ХIХ века Кантемир, Тредьяковский и Сумароков утратили свое положение рядом (пусть и в рамках соответствующих «оппозиций») с Ломоносовым-поэтом, сам же он сохранил и даже отчасти укрепил свои позиции, встав на равных с Державиным, но все же не выше «величайшего из поэтов», как последний был назван в статье 1816 г.
Итак, акценты в отношении Вяземского к Ломоносову в разные годы менялись. Неизменным оставались уважительность и одновременно стремление, по выражению Вяземского, к «здравой трезвости». Недаром он не принял восторженность К.С. Аксакова в диссертации о Ломоносове. Осмысливая литературно-языковую деятельность Ломоносова в журнальных или газетных статьях, причем отнюдь не специально посвященных этому «преобразователю языка» и «образователю русской поэзии», критик, как правило, довольно точно оценивал его место и роль в истории русской литературы и, шире, культуры. Разумеется, далеко не со всеми прямо заявленными или подразумеваемыми тезисами Вяземского можно безусловно согласиться, как, например, с его равнодушием к Ломоносову как к автору разнообразных прозаических и в том числе научных сочинений или некоторыми преувеличениями при сравнительном анализе творчества Ломоносова и других литераторов XVIII века. Но в совокупности рассмотренные нами высказывания Вяземского достаточно верно отражают неоднозначность восприятия личности и деятельности Ломоносова определенной и, видимо, не столь уж малой частью читающей и мыслящей России первой половины XIX века.
Русский
English